***
Мы писали всегда по-разному. Я прерывисто. Кратко. Его же предложения пестрили вызывающими оборотами, пели, лоснились... Они всегда надо мной смеялись. Он, конечно. Как легко это выходило у него - слетало. Я же мог часами сидеть над описанием. Если это были два человека, то у него они жили. Они буквально соскакивали со строчки, едва он доводил петлю прописной буквы "у". Созданные мною люди были каменными. Высеченными. Как и все мои предложения. Четко. Коротко. Ему они наверняка не нравились. Его книги в моем доме самые зачитанные. Засаленные страницы. Загнутые уголки. Что я находил в его романах? Таких женских, таких мелодичных. Каждая книга - затянувшаяся песня. Я никогда не стал бы писать нечто подобное. Я бы и не смог. Мои книги не поются. Даже им. Когда он шаловливо хватал стопку листов с моего стола и озвучивал мои неисправленные тексты. Но даже он спотыкался. Ругался. Улыбался. Говорил, что этот момент особенно удачный. Любовно клал стопку обратно на стол. И начинал снова что-то петь. Рядом с ним я чувствовал себя героем его романов. Но он уходил. И я снова оставался врезан где-то между креслом и своими персонажами. Я любил свои книги. И его любил: его песни.